Юлій Мамчур: «Половина льотного складу, якому я довіряв, залишилася в Криму»

Полковник Юлий Мамчур не  любит вспоминать о событиях аннексии, непосредственным участником которых он был. На это у него есть веские причины: от саботажа своего руководства в моменты, когда нужно было принимать судьбоносные решения, до последующего дезертирства половины личного состава. Сейчас народный депутат с большей охотой рассказывает о том, как изменилась армия за эти два года, и как сделать ее еще эффективнее.

Давайте вспомним начало российского вторжения на полуостров. Когда вы поняли, что аннексия и отвод войск из Крыма неизбежны?

Тогда я не просчитывал таких моментов, я лишь  докладывал обстановку руководству. Утром 27 февраля с Борисполя прилетел военный самолет, на борту были [бывшие] министр обороны Павел Лебедев и начальник Генштаба Вооруженных сил Юрий Ильин. Я доложил, что моя часть приведена в боевую готовность, на что они сказали: «Ну, все нормально», развернулись и уехали. Никакой информации о том, что происходит и чего ожидать, мне не предоставили.

В 16:00 того же дня поступила письменная команда привести военную часть в полную боевую готовность, сдать оружие на склад. Вечером я позвонил Ильину, он не ответил. [Бывший] начальник штаба Военно-морских сил Дмитрий Шакура тоже не взял трубку. [Бывший] заместитель командующего Военно-морских сил Сергей Елисеев в ответ на повышенных тонах сказал, что я ничего не понимаю.

Единственный, кто ответил, — [бывший] командующий Военно-воздушных сил, генерал-полковник Юрий Байдак. Я доложил ему обстановку, он передал в Генштаб, со мной связался генерал-полковник Геннадий Воробьев. Я доложил ему ситуацию: возле места дислокации моей воинской части стоит батальон [зеленых человечков], требования такие-то, ловят «Правый сектор», разбирайтесь. Ситуация ухудшалась с каждым днем.

Все начиналось с местных?

Напряжение росло где-то с двадцатых чисел февраля. Местные организации, которые финансировались из России, постоянно увеличивали численность и количество своих акций возле нашей части. Участники тех акций были как в дурмане. Мы сразу поняли, что с ними нет смысла разговаривать.

Старых знакомых среди них не видели?

У меня не было там много знакомых. Военные, которые служили в Крыму дольше, рассказывали, что среди активистов было много военных пенсионеров. Приезжали люди, организовывали этих пенсионеров раздавали им деньги, флаги.

Жилищный вопрос их испортил

Почему столько военных предали присягу и перешли на сторону оккупантов?

Многие военные повелись на обещание большой зарплаты, в России она была в 5-6 раз больше. У многих было жилье в Крыму, которое не захотели терять. Многие наши военные годами несли службу в одной части, никуда не выезжая. Военные отказывались от карьерного роста, чтобы только остаться на одном месте службы. То есть материальные факторы сыграли важную роль.

А идеологические?

Я такого не наблюдал. Главным был все же материальный вопрос. Многие уже имели родственников в Севастополе и осели на одном месте как колхозники. Были такие интересные случаи, когда муж служил в украинской армии, а жена — в российской. Понимаете, как на фоне аннексии отдельным военным было трудно? Из-за этого даже разрушались семьи.

С тех 38% личного состава, которые вышли из Крыма вместе с вами, кто поразил вас своим поступком и позицией?

Мне неприятно об этом говорить, но 50% летного состава — люди, в которых я был уверен, остались там, в Крыму. Я совсем не рассматривал тот вариант, что они могут принять подобное решение. А контрактники, женщины, которые родились в Крыму, имея там родителей, приняли решение и сказали: «Мы выходим».

Еще есть две девушки, которые работали в строевом и кадровом отделах. Они спасли всю военную документацию финансового плана, которая может повлиять на дальнейшее денежное обеспечение военнослужащих после переезда на новое место дислокации. Офицеры перешли на сторону России, а девушки спрятали документы и тайно переправили в Николаев.

Когда меня взяли в плен, с 22 по 26 марта, этот процесс набирал все большие обороты. Российские военные начали больше общаться с руководителями, командирами подразделений, склоняя их на свою сторону обещаниями, которые так и остались обещаниями. Многие из дезертиров потом увольнялись, узнав о перспективе поехать в дальние гарнизоны Забайкалья или Заполярья. Такие военные нужны были как массовка, чтобы создать впечатление, будто большая часть войска перешла на сторону России.

Украинский командир зарабатывал как российский контрактник

Сравнивая период аннексии с нынешними реалиями с точки зрения обеспечения военных, что сегодня может предложить Украина военным?

И общество и Вооруженные Силы за эти два года существенно изменились. Те, кто остался в Вооруженных силах, — это патриоты. Кто искал большей зарплаты — уже отсеялись. Есть немало случаев, когда военные с материковой части Украины бежали в Крым. Остались мотивированые и профессиональные люди. Более того, финансирование Минобороны коренным образом изменилось. Раньше оно всегда проводилось по остаточному принципу. Катастрофа была и с обеспечением, и с питанием, и с одеждой, и с выполнением плана по боевой подготовке.

Сегодня армия имеет наибольшие поступления за время независимости: в прошлом году — 90 млрд гривен, в этом — 113. Это также дает возможность покупать жилье для военных. Это существенный сдвиг. Вырос уровень доверия к армии, теперь общество видит в военных защитников. А в течение 20 лет армия была придатком, который тянет на себя часть бюджета.

Согласитесь, есть и обратная сторона этого вопроса. Многие военные думали так: пойду в армию, там точно и без задержек платят зарплату. Есть пусть минимальное, но обеспечение, уверенность в завтрашнем дне.

Денежное обеспечение никогда не было высоким среди военных. Оно позволяло не умереть с голоду.

Если ты не живешь где-то в деревне или рядом с родственниками.

Да, если у тебя родственники и дом с огородом — это многое меняет. Однако военный не должен превращаться в колхозника и жить на одном месте. Через три, максимум пять лет ты должен менять место службы, чтобы не обрастать связями, чувствовать смену коллектива, иметь возможность расти как военный. Сидя на одном месте, ты не станешь хорошим военным.

Сейчас что-то коренным образом изменилось?

Кадровый вопрос сегодня пересматривается очень строго. На высшие должности назначаются офицеры, которые были в АТО и имеют характеристику «не было дисциплинарных нарушений». Военный должен поездить по стране, а не расти от лейтенанта до полковника, не выходя из кабинета. Наши военные не хотели и боялись ездить именно потому, что были проблемы с жильем. Раньше кроме должности ничего не предлагали, ты должен был все решать сам.

Какие гарантии есть для военного сегодня?

В первую очередь это обеспечение служебным жильем. И зарплата значительно возросла. К примеру, по состоянию на 2014 год я как командир воинской части получал 9 тысяч гривен, примерно столько же получал обычный контрактник российской армии.

Аннексия началась, когда мы не смогли разделить Черноморский Флот

Объясните как военный, что могут означать постоянные сообщения из Крыма о перемещении военной техники и мобилизации резервистов.

Крым нужен россиянам как военная база — там неплохая система аэродромов, полигонов, место базирования Черноморского флота. Меня часто спрашивают, когда именно началась аннексия. Я отвечаю — когда мы не смогли решить вопрос раздела Черноморского флота. В 94-м году нужно было это решать. Территориально он базировался в Украине. Не смогли договориться и фактически установили мину замедленного действия. Она взорвалась, когда страна была в наиболее уязвимом положении.

Легально там находилось 22 тысячи российских военных. Россия не весь контингент там держала, но после Сочинской олимпиады перекинула туда наиболее боеспособные подразделения — морских пехотинцев, спецназовцев.

Россия не использовала во время аннексии тех военных, которых держала в Крыму до этого?

Что касается летного состава, то их отстранили от выполнения боевых задач. Они считались неблагонадежными из-за того, что много лет несли службу рядом с украинскими военными. Впоследствии большинство военных, проходивших там службу, вывели подальше из Крыма. Привезли новые свежие кадры, у которых нет связей с местными.

Генерал-лейтенант Игорь Воронченко приводил пример, что на 40 танков у него было всего 6 работающих аккумуляторов. Как обстояли дела с техникой у вас?

У меня в то время было девять МиГ-29 и три Л-39. Все они могли выполнить боевую задачу, это были исправные самолеты. Все самолеты, которые могли выполнять задачи, остались в Крыму из-за измены техников. Они выдали бортовые номера всех боеспособных самолетов и их сразу отделили от остальных. Всего нам удалось вывезти 50 самолетов, 10 из которых снова в строю.

А что касается другого оружия, каким было обеспечение?

Я авиатор, выполняю задание в воздухе, поэтому мое самое мощное оружие — автомат Калашникова. Меня должна была прикрывать морская пехота, они охраняли аэродром на земле. Руководство Военно-морских сил — Елисеев, Шокуров, — которые отвечали за этот сектор, предали государство и приняли решение ничего не делать.

Крым нужно отдать коренному народу

Как вы считаете, как быстро мы сможем вернуть Крым?

Мы должны у себя провести реформы, продемонстрировать плюсовую динамику. И нужно об этом говорить. В Крыму люди настолько запугали, что больше двух никто не собирается, потому что третьим уже будет ФСБшник. Дошло до того, что детей в школах спрашивают, о чем говорят родители на кухнях. Пока режим Путина у власти, это будет сложно, но мы должны бороться за мозги людей, чтобы они понимали, что без Украины Крыма нет.

Но наступит время, когда общество проснется. Как революция 17 года состоялась? Одной ротой матросов взяли Зимний дворец. Революционная ситуация уже есть: уничтожение продуктов не пройдет бесследно. Очень тяжелые времена ожидают Россию.

В каком статусе должен существовать Крым: автономия, крымскотатарская автономия, область?

Я думаю, Крым должен быть отдан крымскотатарскому народу как коренному. Возможно, нужно провести полную демилитаризацию. А статус автономной республики — неплохой статус. Проблема Крыма в том, что там большое количество завезенных централизованно россиян. Например, в Севастополе для пенсионеров создавали все условия, чтобы они там оставались. Ими легко манипулировать. Вспоминаю, как у нас была ветеранская группа, человек пятьдесят. Мы их поддерживали, приглашали на праздники, дарили подарки. А они нас предали. Только один офицер из этой группы встал на нашу сторону.

Относительно того инцидента, который мгновенно сделал вас известным на всю страну. Когда вы шли с гимном против вооруженных российских военных, насколько были уверены, что не будет кровавой драмы?

Уверенности не было никакой. Решение принимал лично. Идея появилась накануне вечером, а как ее реализовать — решил за три минуты на построении, когда поднимали государственный флаг и играл гимн. Это был мощный информационный удар для россиян. СМИ показали всему миру, что происходит: российские «Тигры», ребята с гранатометами и пулеметами.

Я подхожу к ним (русским военным, — ред.), а у них руки дрожат. Мы сделали то, чего они не ожидали. Риск был огромный, ведь любая пуля могла ранить кого-то из моих собратьев и это стало бы моим грузом на всю оставшуюся жизнь.

Когда вас пытались перетянуть на свою сторону, на что давили россияне?

Обещали жилье. Делали ставку на патриотизм. Говорят: «Вы давали присягу Советскому Союзу, а не Украины». Я им говорил: «Ребята, это ваш выбор». Они: «У нас великая авиация». — Я им: «Ну, что же вы мне врете? Я же всю вашу «большую авиацию» знаю, я в авиации 20 лет».

Было огромное количество дезинформации. Приходили непонятные телеграммы с указаниями, о которых я докладывал командующему, а он мне: «Мы такое не посылали».

Когда вышел приказ Минобороны, который позволял использовать оружие против нападавших, в каком состоянии находилась ваша часть?

Я не припомню точно, какой это был день, но на том объекте, который мы охраняли, осталось 4 человека, а вокруг стояла рота россиян, а может и две. Они окружили нас и никого не пускали. Не было ни воды, ни еды. Только когда люди теряли сознание, тогда давали возможность врачам забирать бойцов.

Вряд ли бывает, что человек всю жизнь учился на журналиста, но когда пришел на единственное интервью, не задал ни одного вопроса. Какие ощущения у вас как у человека, который посвятил жизнь военному делу, вызывает осознание того, что когда произошло вмешательство другой страны, вы не смогли ничего делать?

Я постоянно задаю себе вопрос, что было бы, если бы я начал стрелять. К чему бы это привело? Возможно, к интервенции по всем направлениям. Информационная работа российских спецслужб была настолько мощной, что меня сделали бы виновным в чем угодно. Например, в смерти местного. Вы же понимаете, вот стоят здания, а рядом — воинская часть. Один выстрел с любой стороны… Я удивляюсь, почему россияне не сделали этого тогда. Один выстрел — и все. Нас обвинили бы в смерти гражданского лица, и мы бы оказались вне закона, ведь там не была объявлена зона военного конфликта.