Николай Полозов: «Почему-то до сих пор существует устойчивое мнение, что в России есть суд»

Во второй части интервью QirimInfo с Николаем Полозовым — о деле Хайсера Джемилева, гибридной защите в политических процессах, а также о причинах того, почему он взялся за защиту граждан Украины. Первую часть интервью можно прочитать здесь.

Кроме дела Ахтема Чийгоза, вы занимались защитой Хайсера Джемилева. Уже 26 ноября его должны выпустить. Какие сложности вы видите в его освобождении?

Отсутствие паспорта у Хайсера. Дело в том, чтобы обжаловать те взыскания, что на него накладывались, адвокат должен доверенность, которую без паспорта заверить невозможно. Когда я привел нотариуса в спецотдел колонии, там сказали, что нет паспорта, а по ксерокопии заверить нельзя. Сейчас к моменту его освобождения есть договоренность с генеральным консульством Украины, что ему оформят необходимые документы, заменяющие паспорт.

Что касается освобождения, то была попытка установить административный надзор. Тайно, без моего участия, в сентябре прошел суд. Истцом выступила администрация колонии. Суд всё рассмотрел и назначил административный надзор на три года в Бахчисарае при условии, что он не может покидать место жительства с 10 вечера до 10 утра и два раза в месяц должен ходить в органы МВД. Опять же цинизм ситуации, что без паспорта я не мог представлять его интересы в этом суде. Но. На это представление подала жалобу прокуратура в связи с его гражданством. Иностранец может находиться на территории 90 дней. Дальше он должен либо уехать, либо оформлять вид на жительство. То есть получается ситуация, что ему назначают надзор на три года, но при этом он должен покинуть страну через три месяца. Бред? Бред. Чем это завершилось, я не знаю, суд меня не извещает, и до поездки в колонию в Астрахань я вряд ли узнаю, удовлетворили жалобу или нет.

Здесь, как и во многих вещах, наступает конфликт власти и закона РФ, и интересы власти всегда побеждает. Я убежден, что для российской власти Хайсер продолжает быть интересным в качестве заложника, поэтому, несмотря на то, что его должны освободить я ожидаю любой провокации. Вплоть до того, что кто-то к нему подбежит, бросит в карман патрон и всё. Предстоящее его освобождение будет непростым, сложным, но я надеюсь, что нам удастся уберечь его от провокаций. На его освобождение приедет его мать, я буду всюду его сопровождать. Для нас главное обеспечить его безопасность. То место, куда не сможет добраться российская власть, органы ФСБ и так далее. Поэтому его освобождение я жду с большим нетерпением и в то же время с большой опаской. Если удастся его освободить, то это будет уже четвертый заложник, гражданин Украины, которого удалось вытащить из цепких лап путинского режима.

Как вы сможете совмещать дело Чийгоза, Хайсера и Умерова одновременно?

Только Хайсера я защищаю один, я навещаю его в колонии каждый месяц, это обеспечивает его личную безопасность. Он сам рассказывал, когда приезжают в колонию сотрудники спецподразделений ФСИН, которые отрабатывали предупреждение массовых беспорядков. Что это означает? Приезжают здоровые мужики, «космонавты» и лупят зэков дубинками. И когда это происходило, Хайсера уводили в ШИЗО, и они там спокойно сидел. Можно сказать, что внимание со стороны адвоката, создает головную боль для руководства колонии и всего аппарата ФСИН. Более того, нам удалось добиться встречи Хайсера с консулом.

В деле Чийгоза работает мой коллега Александр Лесовой, и в те моменты, когда я не могу присутствовать, Александр может остаться один. Он крымский адвокат, давно помогает крымским татарам, но опять-таки, он не занимается политической адвокатурой. Он занимается юридической частью. В условия политического давления этого недостаточно, необходимо производить гибридную защиту.

В деле Ильми Умерова, то де-юре я не в этом деле. Я не входил на стадии следствия, я защищал его на суде по вопросу незаконного направления на психиатрическую экспертизу, но если б я вступил в следствие, мне бы пришлось дать подписку о неразглашении, и тогда я бы вообще не мог о нем говорить. В деле работают адвокаты Курбединов и Семедляев, и даже если я не могу присутствовать на досудебном расследовании, и они отлично справляются.

Не затрагивая ваш конфликт с адвокатом Новиковым — как вы относитесь к его идее про обменные списки, обнародование как можно большего количества заключенных в Украине, представляющих интерес для обмена?

Понимаете в отличие от Украины, украинского общества и украинской власти Путин не заинтересован в сохранении людских ресурсов, в их сохранении. Наоборот, он отправлял на территорию Украины, на Донбасс, различный сброд в надежде, что их всех перебьют и они никогда уже в Россию не вернутся. Если говорить о тех обменах, которые произошли – Ерофеев, Александров, сепаратистка из Одессы – на Савченко, Солошенко, Афанасьева, то здесь не столько имела место необходимость Путина в этих людях, они ему абсолютно не нужны, а скорее для объяснения своему электорату, почему они отпустили этих украинских «злодеев».

Что касается идеи Новикова, то он бьёт по хвостам, не понимая сути. Суть состоит не том, что в Украине сформирован некий обменный пул, некий объём людей, которых можно обменять на украинских заложников. Путин не будет никого менять, он в этом не заинтересован. Речь идет о том, что подобные конструкции возможны при создании такой политической ситуации, при которой Путин будет вынужден их поменять. Как это было с Савченко, как это было впоследствии с Афанасьевым и Солошенко. Если Путина не ставить в такую ситуацию, то даже если набрать в Украине тысячу граждан России, он даже не почешется, чтобы их вернуть.

Как вы решаете вопрос логистики? 

Я живу в Москве, моя семья не видит достаточно долго, живу я в самолетах по большей части. Летать из Москвы в Крым с точки зрения Украины – это преступление. Я знаю, что сейчас готовятся поправки о порядке пересечения государственной границы. Есть понимание украинской власти, что есть категория людей, которая действуя во благо граждан, вынуждена совершать эти преступления.  Но у меня есть спецразрешение СБУ, которое позволяет мне летать в Крым прямо из Москвы. Через Чонгар я никогда не переезжал. Это тяжело и физически, и в целом достаточно нервная работа. Но это больше чем работа, это призвание.

Когда-то вы были обычным адвокатом, занимались криминальными делами. Почему вы занялись политическими процессами?

Началось всё в 2011 году, на выборах в Госудму предыдущего созыва, после того как стало ясно что Медведев не будет избираться на второй срок, что Путин будет выдвигаться на третий. И пятого декабря я вышел на защиту тех людей, которых милиция арестовывала, забирала. Потом были дела оппозиционера Удальцова, Pussy Riot.

Почему после дела Савченко вы взяли другие крымские кейсы?

Началось всё с дела Савченко, потому что до неё был только один кейс, связанный с украинскими политзаключенными, это дело группы Сенцова. К сожалению, кейс прошел не очень хорошо, только один человек освобожден, и то, были обстоятельства не связанные с процессом. В дело Савченко меня пригласил Фейгин, к которому обратилось МИД Украины.

Дело в том что я и Марк Фейгин занимались до того политической защитой оппозиционных деятелей, которые выступали против путинского режима. Нас с Марком объединяет то, что мы оба являемся антагонистами этого режима. Я вижу в своей юридической деятельности продолжение политической борьбы.

Вы часто упоминаете термин гибридная защита. Что вы под этим имеет в виду?

До дела Pussy Riot такого термина не было. Почему-то до сих пор существует устойчивое мнение, что в России есть суд, что суд разберется, что можно использовать процессуальные ходы, какие-то процессуальные выверты и блестяще выиграть дело. Блестяще выиграть дело можно, но только там, где есть суд. В России к началу 10-ых годов окончательно сложилась система, при которой (я сейчас говорю о политических делах, криминальные это совсем другая история) по политическим делам имеется заранее предустановленное решение. То есть судьи собираются, изображают процесс, слушают, но они знают, что этот человек получит столько, а этот столько. Что бы адвокат не делал, в рамках своей юридической деятельности, это получается абсолютно бессмысленно, потому что все заранее знают исход.

Как этому противостоять, не полезешь же на судью с кулаками? Поскольку власть использует и медиаресурс, и политический ресурс, то  можно только как-то ассиметрично, гибридно реагировать на это. И когда становится понятно, что юридическими жалобами, ходатайствами изменить ситуацию невозможно, мы выработали эту политическую защиту. Многие нас обвиняют, особенно это было после Pussy Riot, мол «они пиарщики, они не занимаются юридической частью». Но. Политическая защита опирается прежде всего на юридическую часть – это выполнение всех необходимых процессуальных действий, это своевременная подача всех необходимых ходатайств, жалоб и так далее. Но этого недостаточно. Поэтому мы добавляем к этому медийное воздействие, то есть привлечение прессы, социальных сетей. И третья часть – это привлечение международных институтов, международных органов власти для решения проблемы. Вот как в деле Савченко нам удалось в конечно счете добиться того, чтобы Обама позвонил Путину и сказал про Савченко. Последний раз такое было в Советском Союзе когда Рейган звонил по поводу Сахарова.

Как вы себя ощущаете в этих процессах? Вы гражданин России, защищаете граждан Украины. Нет ли ощущения, что вы свой среди чужих, чужой среди своих?

Это было и до того, когда я защищал оппозиционеров российских. Они же тоже там не свои совсем. Я выступал против Путина, когда это в Украине ещё не было модно. И когда произошла украинская ситуация, для меня было естественным продолжить ту борьбу, которую я веду в России, защищая права вообще не причастных к Путину людей, который как снег на голову свалился на Украину.

Для меня это стало естественным продолжением той деятельности, которой я раньше занимался. Я хочу сказать, что не испытываю ни капли сожаления по поводу того, что я помогаю гражданам Украины в России. Наоборот, я считаю что-то, что в России называют Майдан, революция, я считаю что Украина сделал правильный выбор. Украина сделала шаг по пути к общечеловеческим ценностям, не вот к этому путинскому Мордору. Мне бы очень хотелось, чтобы российские граждане сбросили с себя этот путинский морок, лжепатриотизм, гордыню, «смех искандеров», сбросили всю эту шелуху и пошли по пути Украины. Понятно, что это сложный, тяжелый путь. Украине ещё предстоит пройти огромный путь, но сделан очень важный шаг. Честно говоря, я даже завидую украинцам, что они нашли в себе силы преодолеть советское прошлое и отбросить всё то, что тянуло назад.