День, когда земля остановилась

26 февраля 2014 года у стен Верховной Рады Крыма собрались две десятитысячные толпы. С одной стороны баррикад были крымские татары, намеревавшиеся не допустить заседания парламента, на котором могли быть приняты антиукраинские решения. С другой – пророссийские активисты во главе с руководителем миниатюрной парламентской фракции Сергеем Аксеновым.

Заседание не состоялось. Проукраинские крымчане смогли отстоять территориальную целостность Украины. Это была победа всей страны.

К вечеру все митингующие разошлись. Многие из них верили, что теперь, когда Янукович бежал, и «регионалы», на протяжении десяти лет руководившие Крымом, окажутся не у дел, полуостров на пороге больших и светлых перемен.

Тогда еще никто не знал, что 26 февраля окажется Днем сопротивления – первым и самым успешным актом противостояния российской оккупации.

В ночь с 26 на 27 февраля российские военные захватили крымские органы власти.

Рефат Чубаров, председатель Меджлиса крымскотатарского народа, народный депутат

26 февраля я ушел с площади перед Верховной Радой Крыма лишь тогда, когда она практически обезлюдела. Сессия Верховной Рады Крыма, на которой могли быть приняты обращения в адрес России, не состоялась. Мы были уверены, в том, что гражданское общество выполнило свою миссию. Вечером я дал несколько интервью и говорил о том, что угроза проявлению сепаратизма устранена.

Я помню, что происходило в социальных сетях. Вместе с нами ликовала вся Украина.

Я вернулся домой достаточно поздно, ближе к 11-ти. Помню, как заварил себе на кухне кофе, открыл компьютер, закурил сигарету и уже представлял, обсуждения каких вопросов мы завтра начнем. Помню, слушал на компьютере радио, «Эхо Москвы», и заснул около двух часов ночи.

В 4:40 меня разбудил звонок. Позвонил начальник СБУ Крыма и сказал о том, что вооруженные люди вошли в Верховный Совет Крыма и Совет Министров. Я спросил: «А почему вы мне звоните? Вы не знаете своих обязанностей в подобной ситуации?» Он ответил, что хочет избежать каких-либо несчастий в случае, если народ будет собираться возле этих зданий. И что он просто обязан мне сказать: эти люди пронесли с собой большое количество оружия.

Больше я не спал. Было ощущение чего-то катастрофического. Позвонил журналистам телеканала ATR, попросил пустить бегущую строку с информацией.

Около 8-ми утра мне начали звонить с рассказами о том, что под Симферополем остановились несколько БТРов. Военнослужащие на этих БТРах сказали, что они российские военнослужащие Черноморского флота и раннее были направлены на усиление дежурства. Но необходимость в усиленном дежурстве отпала и возвращаются на базу в Севастополь. А остановились у дороги потому что «поломались».

Вот тогда стало очевидно, что начались совсем иные процессы. Но я себе еще не представлял, что это прямое вторжение русских войск.

Павел Казарин, обозреватель «Крым.Реалии», публицист

Я тогда был в Москве, где жил и работал с 2012 года. Собственно, я оттуда уехал, когда началась аннексия Крыма. Это было обычное утро, обычный день, и перед тем, как идти на работу, я открыл ноутбук просмотреть ленту новостей. И то, что случилось, было абсолютно шоковым событием. Над зданиями крымского парламента и Совета министров развивался триколор.

В том, что Россия пойдет на прямой акт агрессии по отношению к Украине, в том, что она пойдет на акт оккупации, и, тем более, что он завершится аннексией — я и помыслить об этом не мог.

Первым же делом я начал звонить в Крым, спрашивать у друзей, что происходит. А у меня в том числе были друзья, которые служили тогда в спецслужбе, но и они были в полном недоумении.

Новости стекались по капельке. Отсутствие реакции со стороны украинских силовиков усиливало ощущение сюрреализма происходящего.

Тогда, 27 февраля, мало кто поверил, что это старт операции по захвату Крыма. Сама мысль о том, что в послевоенной Европе войска одного государства могут вторгнуться на территорию другого суверенного государства – сама эта мысль казалась воплощенным безумием. Признаться, сначала я вообще не думал, что это на самом деле Россия. Понимание того, что это всамделишные российские войска, начало приходить позже.

Ахтем Сеитаблаев, режиссер

Впервые о происшедшем я узнал от правоохранителей. Дело в том, что я живу в центре Симферополя. Я вышел в город и обнаружил, что центр оцеплен. Стояла абсолютная тишина, это было что-то нереальное. Мне не дали пройти, вежливо вывели за периметр. Это потом я уже узнал больше из соцсетей и новостных агентств.

Было чувство подавленности и бессилия. Как сейчас помню, что общаясь с друзьями по телефону, я сказал им: «Всё это похоже на аннексию».

Я приехал в Крым через два дня после бегства Януковича из Киева, поэтому ехал с абсолютно другим настроением. А после митинга 26 февраля, на который вышли около 15 тысяч крымских татар и четко выразили свою гражданскую позицию, был неимоверный подъем. Казалось, что вот сейчас жизнь повернется в лучшую сторону, потому что совместно изгнали бандитскую власть. Что жизнь будет развиваться совершенно по-другому. А нет!

Ощущение давления не проходило месяца два. Предполагаю, что то, что я испытывал два месяца, живущие в Крыму испытывают уже на протяжении двух лет. Мне сложно понять, как можно два года жить под таким эмоциональным и психологическим прессом.

Сергей Костинский, член Нацсовета по вопросам телевидения и радиовещания

Я собирался на работу, когда узнал, что Верховный Совет Крыма захвачен. Мой офис как раз располагался рядом с парламентом – дойти до него можно было за полторы минуты.

Накануне вечером, 26 февраля, с одной стороны я был удовлетворен тем, что мы защитили Крым, но вместе с тем меня не покидало нехорошее предчувствие. Я точно надеялся на государство, поэтому чувство тревоги все же дополнялось пониманием, что у нас есть армия, у нас есть СБУ, у нас есть МВД. Что мы не одни.

А вот 27 числа я понял, что мы одни. Я, честно говоря, ждал, что будет штурм Верховной Рады Крыма, и все быстро закончится. Штурма не произошло. Мы остались один на один с российским государством.

Тамила Ташева, координатор КрымSOS

26 февраля перед сном я писала фразы на крымскотатарском для Юры Журавля. Он нарисовал тогда портрет Рефата Чубарова и спрашивал у меня, какими словами поблагодарить Рефат–ага и весь крымскотатарский народ за то, что у крымского парламента всё обернулось победой. За то, что отстояли. Поэтому ложилась спать с позитивным настроем.

О захвате я прочла на «Украинской правде», в кровати, с телефона. После Революции достоинства это стало привычкой – проснувшись, быстро пробежать ленту новостей. Первая мысль: что это вообще происходит? Я созвонилась с ребятами, и мы договорились: давайте в обед встретимся, сядем и будем что-то думать. В тот день мы и создали фейсбук-страницу «КрымSOS».

Юлий Мамчур, военный летчик 1-го класса, народный депутат

Начиная с 20 февраля у нашей воинской части был постоянный ажиотаж. Какие-то люди из «Русского блока» выставляли какие-то требования. Я все время выезжал то на один, то на другой объект. Мы постоянно кого-то встречали с этими флагами и выкриками.

Но 27 числа в гражданский корпус аэропорта приехали «зеленые человечки». Это был практически батальон: около пятисот вооруженных до зубов людей, 16 грузовиков, 4 БТРа. Тогда 27-го, в 21.30 я и понял, что началась аннексия.

Севгиль Мусаева-Боровик, главный редактор «Украинской правды»

В первый раз мне стало страшно 26 февраля, когда я увидела это противостояние между крымскими татарами и пророссийски настроенными людьми. После того, как все разошлись, я верила, что толпу утихомирили и самое страшное позади.

Мы тогда только запускали сайт, и 27-го я проснулась достаточно поздно, в 9 утра. Зашла в фейсбук и увидела, что здание Верховного Совета Крыма окружено неизвестными. Мне стало очень страшно. Я запаниковала – ведь было непонятно, кто эти люди, что они там делают.

Мы тогда созвонились с Тамилой Ташевой, с Алимом Алиевым (соучредители КрымSOS, — ред.). Прибежали ко мне и буквально за 5 минут сделали логотип, который мы последние полтора года не можем утвердить, к сожалению. Но тогда все делалось очень быстро, все придумали буквально «на коленке». Я говорю: «Как назвать? Крым… О, давайте, КрымSOS». Тогда всё и зародилось: на улице Марии Примаченко, известной украинской художницы, и мне кажется, что это не просто так.

Мне было страшно за своих родителей, потому что они в этот момент находились в Крыму. На следующий день мама начала возить питание украинским военным, которые были заблокированы российскими военными. Привозила закатки, крупы. Передавали всё это через решетки.

Мы каждый день жили ожиданием ужаса оттого, что возможен военный сценарий, что возможно применение военной техники. Я помню, когда 8 марта моя мама вышла на митинг против войны, мне было за нее страшно. Митинг был немногочисленный, и мама говорила, что пока они стояли, проезжающие мимо люди сигналили и показывали нецензурные жесты. А они стояли с украинскими флагами, с желто-голубыми шариками.

Когда 17 марта подписывали присоединение Крыма, просто не верилось. Все воспринималось намного легче. Ты не понимал, что теряешь. Сейчас — намного больнее.

Я уже достаточно давно не была в Крыму. Несколько дней назад я вернулась с границы. Крым был очень близок. Я его увидела в бинокль, но там висел российский флаг. Пока он там будет висеть, и мне, и всем ребятам, которые занимались КрымSOS, которые занимают активную позицию и выступают против оккупации — нам туда въезд запрещен. А это очень больно, когда ты не можешь поехать в свой дом.

Моего дома больше нет. Родители его продали. Когда я уезжала в июле, не думала, что была там в последний раз. Но все равно: все будет хорошо.