Илья Новиков: возвращать Сенцова будет тяжелее, чем остальных

Вчера в Крымском доме открылась выставка российского фотографа Антона Наумлюка «Суд абсурда». Он присутствовал на многих политических процессах над украинцами в России, где снимал и откуда писал свои репортажи. На открытии выступил и российский адвокат Илья Новиков, ранее защищавший Надежду Савченко и сейчас отстаивающий интересы украинцев Николая Карпюка и Станислава Клыха. Выступил на украинском языке.

Когда ты защищаешь одного невиновного человека на политическом процессе, сложно оставаться в стороне от других подобных дел. QirimInfo расспросил Новикова о перспективах возвращения политзаключенного Олега Сенцова и готовящемся большом обмене между Украиной и Россией.

Следующий логичный вопрос, который возник после освобождения Надежды Савченко: каковы перспективы возвращения режиссёра Олега Сенцова?

С ним всё будет гораздо сложнее. Мы, безусловно, надеемся на то же давление американских и европейских политиков, которое позволило освободить Надежду, но там это давление сошлось в одной точке, на одном человеке. И несмотря на то, что Путину очень не хотелось её отпускать, как и не были нужны ему совершенно эти Александров и Ерофеев, и на родственников журналистов ему было плевать, но он не мог противостоять этому. Мы ни для кого другого больше такое давление организовать не сможем. Это было на один раз, и дальше придется обходиться своими силами. У Олега шансы на освобождение содержатся только в том большом обмене, который готовит украинский МИД. Это была их позиция с самого начала: менять всех. 

И политзаключенных, и военнопленных?

Там по-другому выстроена система. МИД отвечает за заключенных в России, а за военнопленных отвечает СБУ.

С именем Олега Сенцова в восприятии Путина связаны две красные мигающие лампочки, которые ситуацию очень осложняют. Это Крым и терроризм. Крым это «наше всё», а терроризм и борьба с ним это то, благодаря чему Путин пришел к власти и удерживает её. С Сенцовым будет тяжелее, чем с другими. Но поскольку работа ведется по общему списку, я очень надеюсь, что на каком-то этапе мы сможем их вытащить.

Я ведь на самом деле не имею права говорить «мы», потому что за Сенцова и Кольченко отвечают их адвокаты. Но так уж получилось, что мы сидим в одной лодке, и я ни разу ни у кого из коллег не наблюдал такого, чтобы одного пытались вытащить за счёт другого. «Нет вот ты оставайся, а вот этот…» С Надеждой было иначе, так как было понятно, что она делегат ПАСЕ и сможет помочь вытащить других. Что её голос будет слышен в Европе. Но относительно всех остальных, как я понимаю, позиция общая, солидарная, что спасать надо всех, и поэтому Мы. Не потому, что я себя считаю главным «спасальщиком».

Что могут сделать общественные организации для освобождения заложников? Где недорабатывает украинская сторона?

Надо понимать, что украинские власти отвечают не только за людей в российских тюрьмах, но и за людей в подвалах Луганска и Донецка. Сейчас все говорят «вот у нас сидит какое-то количество русских, давайте их сейчас быстренько всех обменяем». На кого обменяем? Если их обменять всех только на политзаключенных, если это будет обмен всех на всех, то что мы скажем семьям тех, кто сидит в Луганске и Донецке?

Я абсолютно уверен, что те люди, которых освобождает Украина, сами по себе России не очень интересны. Все эти слова про гуманизм (объяснение Путиным мотивов помилования Савченко — прим. ред.) в 2016 году звучат неубедительно. И мне кажется, что было бы полезно, чтобы в России люди, которые смотрят телевизор, знали о россиянах, сидящих здесь. Неважно, что они не наши единомышленники, у нас может быть такая точка пересечения. Потому что один из тезисов Путина: «мы своих не бросаем». И найдется немало людей, которые во всё это верят. Пока что они не знают поименно, кто такие эти «свои», которые здесь сидят. Про Александрова и Ерофеева они знали, поэтому их оказалось возможно использовать как оправдание того, почему отпускают Савченко. Без называния имен – можно не всех, можно кого-то – мы не имеем внутреннего давления на российскую власть снизу. А могли бы иметь, это облегчило бы варианты обмена. Я считаю, что тут есть куда работать.

Приведите пример.

Представьте себе. Александров и Ерофеев сидят здесь засекреченные, о них никто ничего не слышал. И вот наступает момент истины: в ночном разговоре с Путиным Меркель, Олланд и Порошенко втроем уламывают его отдать Савченко. И дальше он должен как-то объяснить своим согражданам, а почему собственно вдруг решил отпустить «бандеровку» и «убийцу». Ему бы было гораздо труднее на это решиться, если бы эти фамилии (Александрова и Ерофеева прим. ред.) не были бы на слуху.

Вспомним, как развивались события сразу после приговора Александрову и Ерофееву. Государственные люди в России, вплоть до спикера Совета Федерации Матвиенко, начали говорить, что вот, наши ребята, давайте им поможем. Хотя раньше ни один из них про это не говорил. Это надо использовать. Даже не само их освобождение, даже само знание о том, что они есть, может нам на каком-то отрезке помочь. 

Но ведь у Украины не наберется такого количества российских военнопленных.

Очень много людей (сидит прим. ред.) в Харькове, которые были пособниками или пытались совершать акты терроризма.

Но ведь это граждане Украины. Как их менять?

Как показывает обмен Солошенко и Афанасьева, это не является препятствием. И если бы была задействована процедура, как по Савченко обсуждалось много раз — как бы отправлять наказание домой, то это бы не сработало. Ведь со своими гражданами такой номер не проходит, они и так дома. А если используется процедура помилования, то это работает. Мы видим, что она в трех случаях из трех использована, и это годится для всех категорий. Вот Порошенко, например, помилует украинца, который хотел пронести бомбу. А то что этот украинец хочет жить в России, это его проблемы.