Адвокат Эмиль Курбединов: «На закон рассчитывать не приходится»

Эмиль Курбединов занимается самыми громкими политическими делами, судебный исход которых практически всегда предсказуем. И тем не менее он твердо уверен, что бороться есть за что. Порой решение судей может оказаться сюрпризом даже для прокуратуры. Как приговор четверым фигурантам дела фигурантам «дела Хизб ут-Тахрир»: обвинение требовало от 17 до 15 лет заключения, суд осудил на 5 и 7 лет. Даже в, казалось бы, безнадежном «деле диверсантов», по его мнению, можно добиться положительных результатов.

Почему севастопольской четверке по «делу Хизб ут-Тахрир» дали сроки меньшие, чем запрашивала сторона обвинения?

Это показатель несостоятельности данного уголовного дела. Военный суд не мог вынести оправдательный приговор в нынешних российских реалиях. Поэтому такой приговор можно считать победой и переломным моментом.
Для меня понятно, что этот приговор не выносился без согласования с высшими эшелонами власти. И мы ждали самых жестких сроков и думали, что это будет плюс-минус один год от того, что потребует прокурор.

Вы еще ведете дела по ялтинской и бахчисарайской группах мусульман. Какие там прогнозы?

Я думаю, что сотрудники ФСБ сделают определенные выводы,  проведут работу над ошибками, и будут отталкиваться от того, каким окажется результат апелляции. Она поставит точку в этом деле. Если приговор оставят без изменений, тогда, я думаю, ФСБ будет двигаться в одном направлении. Если же приговоры ужесточат – то это будет другая логика поведения. Прогноз можно будет делать после апелляции.

Апелляция прокурора может говорить о том, что действия суда и прокуратуры не скоординированы?

Нужно понимать, что решение принимает не прокуратура — она лишь исполнитель. Решение принимает руководство ФСБ. Что касается прокурора, то он был вынужден обжаловать приговор, чтобы сохранить свое лицо.

Вы уже два года работаете с судебной системой РФ, как вы можете описать свой опыт?

В уголовных делах, которые не касаются политики, закон более-менее работает. Что касается «дела Хизб ут-Тахрир», «дела Ильми Умерова», «дела Ахтема Чийгоза» – то здесь все с точностью до наоборот. В этих делах закон работает только на стороне обвинения.

Крымские суды находятся под огромным влиянием ФСБ. Вплоть до того, что последние заходят в кабинет к судье и диктуют, кто из слушателей зайдет на заседание, а кто нет. Задача ФСБ заключалась в том, чтобы не дать огласки этому делу. Но у них ничего не вышло.

Есть мнение, что «дела Хизб ут-Тахрир», которые ведет крымское ФСБ – это еще наработки СБУ.

Уголовное дело в отношении севастопольской четверки начинается с рапорта Александра Кожемяки, который в свое время перешел из СБУ в ФСБ. Он, я думаю, был главным инициатором открытия уголовных дел против севастопольской четверки. Так что это действительно так: определенные дела были возбуждены именно с подачи бывших сотрудников СБУ, которые перешли в ФСБ.

У вас есть опасения за свою безопасность? Припоминается случай, когда вы написали заявления на двух сотрудников ФСБ, а в ответ вам пришло письмо от военной прокуратуры, что в ваших действиях тоже есть состав уголовного преступления, но, мол, дело возбуждать не будут.

Действительно из военно-следственного комитета мне приходил подобный ответ. Однако они решили, что я добросовестно заблуждаюсь, и поэтому дело возбуждать не будут.

Опасения, конечно, есть. На закон в этом случае рассчитывать не приходится — здесь действует принцип «если не я, то кто?». С другой стороны, в последнее время все больше и больше адвокатов подключается, и то, что я не один работаю по таким делам, и то, что эти дела массово освещаются в СМИ — все это в какой-то мере обеспечивает защиту.

Чего больше всего не хватает адвокатам в Крыму?

Это банально, но не хватает денежных ресурсов. Часто люди, которые подвергаются репрессиям, не могут, например, позволить себе какие-то дорогостоящие экспертизы, чтобы доказать свою позицию в суде. Один из таких примеров – случай с Энвером Крошем, которого пытали током. Чтобы это доказать, нужно провести очень дорогую экспертизу, которую проводят только в Ростове-на-Дону.

А кроме ресурсов какие еще стоят вызовы?

Очень большая проблема в свое время была с поиском адвокатов, готовых браться за политические дела. Именно поэтому в деле севастопольской четверки я как адвокат зашел сразу по четверым обвиняемым. Мало того, что здесь стоит вопрос доверия, так все еще и отнекивались. Такая ситуация была весь 2014 год. Потом постепенно в адвокатской сфере пошла какая-то оттепель и коллеги начали подключаться.

Почему? У адвокатов пробудилась гражданская позиция? Ведь работать в Крыму не стало легче.

Не знаю. Может, они смотрели на меня и моих коллег. Увидели, как в России ведут политические дела, и поняли, что несмотря на угрозы, этим можно заниматься.

Лимит адвокатов, которые бы брались за политические дела уже исчерпан?

Нет адвокатов все больше и больше. Но здесь большое значение имеет доверие со стороны клиента. Есть очень много адвокатов, которые хотят подключиться к этим делам, но клиенты выбирают из тех, кто уже давно этим занимается.

Летом в одном интервью вы говорили, что была создана площадка, на базе которой крымские и российские адвокаты могут проводить совместные обсуждения текущей ситуации. Этот процесс продолжается?

Это больше дружеское объединение мы часто встречаемся, помогаем друг другу обсуждаем наболевшие темы. Мы однозначно понимаем, что если не будем следить за судьбами друг друга, то все может закончиться очень плачевно. Возможно, постепенно это перерастет во что-то большее – некий самоуправляемый адвокатский орган, который будет заниматься политическими делами.

Можете ли вы описать самый вопиющий случай нарушения служебных полномочий со стороны обвинения в своей адвокатской практике?

Мне запомнился день, когда четверым севастопольским ребятам продлевали меру пресечения. Суд начался в десять утра. Прокурор надеялся, что они конвейером прогонят всех за два часа. Но на деле все затянулось до семи вечера. Тогда я заявил в отношении судьи около шестнадцати отводов. В семь вечера прокурор вскакивает и начинает кричать: «прошу суд привлечь Курбединова к дисциплинарной ответственности за давление на суд. Своими действиями адвокат вынуждает суд принять заведомо незаконное решение». После этого через несколько дней мне пришло постановление, что я как адвокат отведен от дела.  

Какие еще дела вы ведете кроме Хизб ут-Тахрир?

По остальным делам в основном работаем в команде. По Ильми Умерову – это я, Эдем Семедляев и Николай Полозов. По Ахтему Чийгозу – я, Полозов и Александр Лесовой. По Николаю Семене – я и Александр Попков.

Сейчас начнется волна административок по Бахчисараю. Это дело Сейрана Салиева, который прибежал в мечеть и по микрофону сообщил, что рядом проходят обыски. Ему грозит 20 тысяч рублей штрафа. Мы уже прошли апелляцию и будем подавать иск в Европейский суд. И второе дело против хозяина кафе «Салачик», которого обвиняют в участии в незаконных собраниях. Его дело на стадии апелляции.

Что касается дела Чийгоза, а именно того факта, что он физически не присутствует на судебных заседаниях. Возможно ли, что таким образом на него совершают давление?

Мы с коллегами называем это экспериментами. Это первый случай в судебной практике России, когда обвиняемый находится не в зале суда, а по ту сторону монитора. Это не дает контакта с аудиторией, его в любой момент могут отключить.
Другой случай – когда Энвера Мамута жестко изолировали, продержав около 60 дней в одиночной камере. За это время он вообще не видел людей, кроме человека, который выводил его в душ и обратно. Ему не давали ни книг, ни бумаги с ручкой.
Это очень большое психологическое давление – когда человека так отрезают от внешнего мира.

Каковы ваши прогнозы по делу Чийгоза?

Можно наблюдать некий момент затягивания по этому делу. Нужно брать во внимание, что там около 200 лиц, которых нужно допросить. Около 90 потерпевших, столько же свидетелей. В день опрашивают максимум троих.

Почему дело разделили?

Во-первых, это может привести к тому, что на эти заседания будет приходить меньше слушателей. Соответственно, может быть меньшая огласка.

Во вторых, они сделают двух-трехмесячный зазор между рассмотрением дела по Чийгозу и по двум другим задержанным: Али Асанову и Мустафе Дегерменджи. Те ошибки, которые будут у свидетелей и потерпевших здесь, будут исправлены там. Это будет дублированная работа. Например, в деле Чийгоза опросят 50 потерпевших, а в делах Дегерменджи и Асанова только начнут опрашивать.

В итоге это, конечно, будет приговор. Чийгоз попал под редакцию статьи, где тюремный срок был от 3 до 7 лет. Буквально через полгода эту статью ужесточили, и теперь она предусматривает от 8 до 15 лет заключения. Возможно, они хотят, чтобы он еще год отсидел, и его показательно отпустят прямо из зала суда.

Похожий случай у меня был по «делу 3 мая», где Даира Османова и Эдема Османова обвиняли в применении насилия к сотрудникам «Беркута». Они не признали свою вину и все равно получили один и два года условно.

То же самое по делу севастопольской четверки. Ребята не признавали вину, устраивали флешмобы и тоже получили минимальные сроки. Поэтому говорить, что мы зря бьемся, даже в чисто юридической плоскости не приходится. Это все работает в совокупности: юристы, СМИ, общественность, международное внимание, и ни один аспект нельзя упускать.

А есть ощущение что ситуация меняется?

Вот то же самое «ростовское» дело: я думаю, это такая пощечина севастопольским ФСБшникам от тех, кто принял это решение. Я считаю, что это огромный перевес в нашу пользу. Репрессивная машина не предусмотрела один важный момент – это крымскотатарский менталитет.

Элементарный пример, когда начали отказываться от свидетельских показаний. Десятки людей приходили в суд и говорили «вы что тут творите?», а потом подходили ко мне и извинялись, что подписали эти протоколы.

Как думаете, какова конечная цель репрессий?

Наверное, чтобы всем все нравилось и все молчали. Хотя я думаю, даже не это главное. Идеальный вариант для них – это чтобы мы все уехали. Когда они проводят обыск, то пускают ряд слухов о дальнейших возможных обысках. Делается это с расчетом на то, что люди будут уезжать.

Политически мотивированных административных дел в Крыму много?

Все началось с административных дел. Если вспомнить по «делу 3 мая» было более ста админматериалов. Тогда, честно говоря, юридический отдел Меджлиса захлебнулся: они не успевали физически охватить такой объем работы.

Другой пример, когда Турция сбила российский самолет. Тогда было много административок по выдворению. Туркам, которые более 15 лет жили в Крыму, обосновались, завели семьи, открыли бизнес, начали вручать постановления о выдворении. Припоминается случай, когда судья на заседании кричал одному турку: «ты ответишь за моего русского брата, которого вы у себя сбили». Большинство этих решений нам удалось отменить.

Как быть в случае если родственники подозреваемого не хотят предавать дело огласке? Такая ситуация сложилась с Редваном Сулеймановым, который проходит по «делу диверсантов».

В этой ситуации надо говорить с родственниками. Если они запуганы, объяснить, что такая позиция может ухудшить ситуацию с их сыном. В идеале, конечно, родственники должны быть инициаторами того, чтобы дело приобрело огласку.
Что касается дела диверсантов, мы с Эдемом пытались два раза навестить Евгения Панова. Первый раз, когда мы к нему пришли, прождали полтора часа. В итоге пришел сотрудник СИЗО и говорит: «а его нету в камере». Мы рассмеялись и спрашиваем: «а где он?», на что он отвечает: «не знаю, сейчас сбегаю, узнаю».

Через минут сорок он снова пришел и сообщил, что, скорее всего, Панова вывезли на следственные мероприятия. Через несколько дней мы снова решили его навестить. На этот раз сотрудник СИЗО сообщил следующее: «к сожалению, он на прогулке, а лишить его конституционного права на прогулку мы не можем, поэтому приходите завтра». В это дело мы пока не входим, просто хотели встретиться и обсудить его состояние.

Пока его очень тщательно скрывают от посторонних глаз. Но эту брешь можно пробить. Если бы было, допустим, около десяти адвокатов, которые каждый день заходили в СИЗО и фиксировали свой визит… В итоге у сотрудников СИЗО не осталось бы отговорок, и в конце концов они бы сдались и пустили бы к Панову адвокатов.